О`Санчес - Ремесло государя
Был случай, который научил молодого императора очень многому, хотя и перепугал до полусмерти…
Трех лет не прошло с того мига, как он сел на опустевший после батюшки трон, и вздумалось ему проехаться по владениям, на месте, собственноручно, так сказать, ощупать – какова она, империя?
На далеком-предалеком востоке, чуть ли ни на краю владений, восхотелось государю улучшить жизнь своих подданных, облагодетельствовать, обновить им водопровод, по образцу столичного. Но, не имея достаточного опыта безграничной власти, он не проследил за простейшим: чтобы старый водопровод разрушили позже, нежели новый выстроили. И вот командует он строителями и бургомистрами, считает лично количество свинцовых труб, проверяет добросовестность землекопов и литейщиков – все идет быстро, весело, даже отлично! Все довольны, все всё понимают и одобряют, вся сложнейшая махина государственного устройства работает на ура, как единое целое! И не начнись чума в городе – так и не узнал бы император, что горожане живут без воды в колодцах, что в черте города к реке никого не подпускают – «дабы не злоумышляли», что нафы повылазили наружу и каждую ночь собирают кровавые жертвы… Оказалось, царедворцы буквально воспринимали его сбивчивые указания и старый водопровод искоренили, вместе со старыми колодцами и водостоками… А потом уже взялись ревностно строить новый. Им самим вино и воду поставляли из соседних городов, бесперебойно и вволю…
Скольких виноватых тогда на колы да на плахи определили по его яростному гневу – жуть, почти без счета, сравнимо разве что с умершими от чумы и жажды. Впрочем, ни тех, ни других воскресить впоследствии не удалось… Не то чтобы краска стыда заливала обвисшие императорские щеки, когда вспоминал он тот позорный случай – нет, подобное повторялось, и не раз… В любом деле бывает не без урона… Но император научился чувствовать: вот, вот именно здесь – нет никакой иной вины и причины в бедствиях, кроме личной императорской неосмотрительности, сиречь глупости… Только это уже с припозданием, когда все горшки побиты и вода из них вон, а чтобы вовремя, сам за собой – хоть ты тресни – ни за что не увидишь, не уследишь! Все, что бы ты ни делал – горячо отзывается в беззаветно преданных тебе сердцах твоих приближенных, все восхищены и преисполнены решимости – выполнить! Потом вдруг чума и мятеж. И как быть? Кого казнить? Однажды супруга прохихикала ему утром, что он храпит, как стадо церапторов во время весеннего гона – император удивился, ибо никто и никогда из его мимолетных любимиц не говорил ему об этом. Да, удивился и усомнился. Случай проверить сие не заставил себя долго ждать:
– Ваше Величество не храпит! Мне никогда и нигде не спалось и не принеживалось так сладко и безмятежно, как в могучих объятиях Вашего Величества!
Это была графиня Рокоччи… И графиня Делоди Руф… И баронесса Маси… И другие… Нет, оказывается, ни с кем не храпит Его Величество! Впору бы и поверить всем этим благородным сударыням, если бы император самолично не слышал свой притворный храп!
А жена – честно сказала. Она может ему такую правду говорить, а они все – не могут! Выучка и опыт царедворческий никогда им этого не позволят, ибо любая из сударынь больше чем хорошо помнит, знает – сама и тысячелетней историей рода своего – что рано или поздно случается с любителями говорить правду своему всевластному государю!
Можно казнить всех чохом, или по очереди, предыдущую в назидание последующей – не поможет, испробовано! Будут продолжать врать, в постели и вне ее, и, что самое досадное, вводить в заблуждение! То же и с сановниками. Постепенно император научился отмеривать и семь, и семьдесят раз, прежде чем повелеть, с годами император нарастил чутье, научился отличать верноподданную ложь от правды, не всегда, но в большинстве случаев, и все же… все же…
Так появился Пеля, несчастный озлобленный домовой, у которого вся радость его полужизни заключалась в том, чтобы выбесить ненавистного хозяина и вдохнуть, насладиться аурой его бешенства… Пеля запрыгал, радуясь – стало быть звоночек: остановись, отдышись, постарайся опомниться и не дать захлестнуть свое Я разрушительной волной бессмысленного гнева… Не всегда помогает звоночек, но нередко.
Так появились совместные ужины с императрицей, где он рассказывал ей о своих делах, кое-что, без подробностей, один на один, а она, в свою очередь, вываливала целый ворох свежих придворных сплетен иногда лишь высказывала свое мнение, когда государь прямо спрашивал его.
Начинался такой ужин совершенно по старинным обычаям: с герольдами, с трубами, одна маленькая свита всколыхнется во взаимном приветственном поклоне перед другою свитой, потом все рассядутся «без чинов», однако в строго отмеренном порядке, за малый «домашний», персон на сорок, стол… Этикет на каждом вздохе, толком поесть некогда, не уронив чести и приличия, а уже потом… Вот потом приходит время истинного ужина: «в два фиала», когда государь и государыня переходят за крохотный отдельный стол, накрытый – по погоде – в открытом саду, либо в оранжерее, либо в личных покоях Её Величества. Надежно укрытые оградами, стенами и заклятьями от досужих глаз и ушей, императорская чета предается скромному семейному общению: Его Величество может собственноручно разрезать на порции мясо или фрукт, а Её Величество красиво разложить это на блюде, не привлекая слуг или магию… И они беседуют вволю, без этикета, забыв о собственном величии. Иногда, весьма редко в последние годы, вечер плавно переходит в спальню Её Величества и превращается в ночь…
– Мой августейший друг, ты бы не налегал на жирное, завтра ведь опять устроишь разнос своему Бенги, хотя сейчас предполагаешь обратное. Давай, я тебе лучше ягодок положу?
– Почему это я устрою разнос? Он зело старателен нынче, ошибок в том деле… о котором я упомянул, пока не допускал – почему разнос, Гуфи?
– Потому, мой грозный повелитель, что твоя дорогая печёночка будет завтра болеть и заставлять тебя сердиться… Впрочем, пусть все будет как ты скажешь, а не как я скажу.
И ведь верно! Болела печенка, возникал внезапный разнос!
Императрица, в силу своего мягкого характера, не умела спорить и ссориться надолго, поэтому императору самому пришлось приспосабливаться и внимательнее относиться к ее речам, чтобы не гасить в зародыше и не упустить без пользы слова ее возражений…
Так появилась еще одна тайная обязанность для Когори Тумару, который получил однажды нешуточный приказ с нешуточными угрозами: Во Имя Империи, рискуя жизнью и положением, возражать – пусть только на словах, но возражать – императору, если это, по мнению сановника, может принести пользу трону. И Когори слушался, рисковал, возражая, и не раз бывал на волосок от плахи… Зато теперь он в ответственейшем, якобы «в служебном походе», и император верит ему, как никому другому, ждет не дождется от Когори важных и правдивых вестей… Ну, конечно, приданы ему для верности и другие люди, незаметные, доглядывать и доносить непосредственно императору, но это уж так полагается, высокого доверия сие не отменяет.
